Документ №1 по делу №18-5-22-15-12-21-20-9-15-14

Вчера стал членом революционного движения, преследующего следующие пункты:



1.Мы против деградации, однако мы не приемлем насильственного "впихивания" идеалов развития. "Не хочешь? Не надо! Потом не жалуйся"



2.Мы не хотим, чтобы препятствовали нашему самоопределению.



3.Мы личности. И мы можем это доказать.



4.Мы хотим свободы, но не тупой вольности.



Присоединилась ещё куча народу. Зачем -- не понятно. На вопрос о саморазвитии и эффективности -- не ответили. Только ругаются. Видимо, это движение вышло из-под контроля организатора.



Проводить планы по захвату движения нужно с умом и осторожностью. По крайней мере нужно достигнуть равенства с организатором. Планы позахвату организаторского места поместить в разработку. Все документы, касательно дела №18-5-22-15-12-21-20-9-15-14, передавать лично в мои руки под косой красной полоской.



Imyrtdvjtogy" Ht'p;f Hyp;



*Шифр №1-2;1-3

@музыка: Франц Шуберт

@настроение: Деятельное

---

Лекция №2. "Frische Fische -- gute Fische!"

Этим окончились мои попытки поиграть в Толстого. Я переиначил первую часть повести "Смерть Ивана Ильича" Как переиначил -- почитайте оригинал и подумайте.



В большом здании судебных учреждений во время перерыва заседания по делу Мельвинских члены и прокурор сошлись в кабинете Ивана Егоровича Шебек, и зашел разговор о знаменитом красовском деле. Федор Васильевич разгорячился, доказывая неподсудность, Иван Егорович стоял на своем, Петр же Иванович, не вступив сначала в спор, не принимал в нем участия и просматривал только что поданные «Ведомости».

— Господа! — сказал он, — Иван Ильич умер!

— Неужели?

— Вот, читайте, — сказал он Федору Васильевичу, подавая ему свежий, пахучий ещё номер.

В черном ободке было напечатано: «Прасковья Федоровна Головина с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего, члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина, последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос тела в пятницу, в час пополудни».

Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его. Он болел ужи несколько недель; говорили, что болезнь его неизлечима. Место оставалось за ним, но было соображение о том, что в случае его смерти Алексеев может быть назначен на его место, на место же Алексеева — или Винников, или Штабель. Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была в том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых.

«Теперь, наверно, получу место Штабеля или Винникова, — подумал Федор Васильевич. — Мне это и давно обещано, а это повышение составляет для меня восемьсот рублей прибавки, кроме канцелярии».

— Я так и думал, что ему не подняться, — сказал Петр Иванович. — Жалко.

— Да что у него, собственно, было?

— Доктора не могли определить. То есть определяли, но различно. Когда я видел его последний раз, мне казалось, что ему уже не встать. Но, судя по отношению жены к болезни, – её ещё можно было победить.

— А я так и не был у него с самых праздников. Все собирался.

— Что, у него было состояние?

— Кажется, что-то очень небольшое у жены. Но что-то ничтожное.

— Сейчас, после заседания еду к ним. Жаль, не успел последний раз увидеться. Ехать-то до него два шага…

— То есть, от вас — два шага? Всё-то вам два шага!

— Вот, не может мне простить, что я живу за рекой, — улыбнувшись на Шебека, сказал Петр Иванович. И заговорили о дальности городских расстояний, и пошли в заседание.

Кроме вызванных этой смертью в каждом соображениях о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я.

«Каково, умер; а я вот нет», — подумал или почувствовал каждый. Близкие же знакомые, так называемые друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования.

Ближе всех к умершему были Федор Васильевич и Петр Иванович. Петр Иванович был товарищем по училищу правоведения и считал себя обязанным Ивану Ильичу. Он сильно сокрушался, что редко навещал товарища во время его болезни — смерть, как это и почти всегда бывает, оказалась неожиданностью.

Передав за обедом жене известие о смерти Ивана Ильича и не отвечая на ее соображения о возможности перевода ее брата в их округ, Петр Иванович, не ложась отдыхать, надел фрак и поехал к Ивану Ильичу.

У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла карета и два извозчика. Внизу, в передней у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в черном снимали шубки. Одна, сестра Ивана Ильича, знакомая, другая — незнакомая дама. Товарищ Петра Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав входившего, остановился и подмигнул ему, как бы говоря: «Глупо распорядился Иван Ильич: то ли дело мы с вами».

Лицо Шварца с английскими бакенбардами и вся худая фигура во фраке имела, как всегда, изящную торжественность, и эта торжественность, всегда противоречащая характеру игривости Шварца, обычно имела особенную соль. Но сегодня Петр Иванович не мог оценить ироничность своего товарища, такая противоречивость облика казалась нарочитой и вызывала скорее раздражение.

Петр Иванович пропустил вперед себя дам и медленно пошел за ними на лестницу. Шварц не стал сходить, а остановился наверху. Петр Иванович понял зачем: он, очевидно, хотел сговориться, где повинтить нынче. Дамы прошли на лестницу к вдове, а Шварц, с серьезно сложенными, крепкими губами и игривым взглядом, движением бровей показал Петру Ивановичу направо, в комнату мертвеца.

Петр Иванович вошел, как всегда это бывает, с недоумением о том, что он там увидит. Одно он знал, что креститься в этих случаях никогда не мешает. Не будучи особо религиозным, он, чтобы не смущать присутствующих, войдя в комнату, перекрестился и вместе с тем огляделся. Два молодые человека, один гимназист, кажется, племянники, крестясь, выходили из комнаты. Старушка стояла неподвижно. И дама с странно поднятыми бровями что-то ей говорила шепотом. Дьячок в сюртуке, бодрый, решительный, читал что-то громко с выражением, исключающим всякое противоречие; буфетный мужик Герасим, пройдя перед Петром Ивановичем легкими шагами, что-то посыпал по полу. Увидав это, Петр Иванович тотчас же почувствовал легкий запах разлагающегося трупа. В последнее свое посещение Ивана Ильича Петр Иванович видел этого мужика в кабинете; он исполнял должность сиделки, и Иван Ильич особенно любил его. Петр Иванович ещё раз перекрестился и твёрдым шагом подошёл ко гробу.

Иван Ильич лежал, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, и представлял из себя особо жалкое зрелище. Он очень переменился, ещё похудел с тех пор, как Петр Иванович не видал его, но, как у многих после смерти, лицо его было красивее, главное — значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно. Кроме того, в этом выражении был ещё упрек или напоминание живым. Напоминание это показалось Петру Ивановичу касающимся его в первую очередь. Петр Иванович ещё раз перекрестился и пошёл к двери. Шварц ждал его в проходной комнате, расставив широко ноги и играя обеими руками за спиной своим цилиндром. Один взгляд на игривую, чистоплотную и элегантную фигуру Шварца показывал, что он, Шварц, стоит выше этого и не поддается удручающим впечатлениям. Один вид его говорил: инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом для признания порядка заседания нарушенным, то есть что ничто не может помешать нынче же вечером щелкануть, распечатывая её, колодой карт, в то время как лакей будет расставлять четыре необожженные свечи; вообще нет основания предполагать, чтобы инцидент этот мог помешать нам провести приятно и сегодняшний вечер. Все это вызвало в Петре Ивановиче новый приступ раздражения к Шварцу. Выслушав предложение Шварца соединиться на партию у Федора Васильевича, Пётр Иванович с досадой передёрнул плечами. «Как можно в такой день винтить?! – думал Пётр Иванович – Нет, никак нельзя!» Он уже собирался с изрядной резкостью ответить, но был избавлен от возможной ссоры обстоятельствами. Прасковья Федоровна, невысокая, жирная женщина, несмотря на все старания устроить противное, все-таки расширявшаяся от плеч книзу, вся в черном, с покрытой кружевом головой и с такими же странно поднятыми бровями, как и та дама, стоявшая против гроба, вышла из своих покоев с другими дамами и, проводив их в дверь мертвеца, сказала:

— Сейчас будет панихида; пройдите.

Шварц, неопределенно поклонившись, остановился, очевидно, не принимая и не отклоняя этого предложения. Прасковья Федоровна, узнав Петра Ивановича, вздохнула, подошла к нему вплоть, взяла его за руку и сказала:

— Я знаю, что вы были истинным другом Ивана Ильича… — и посмотрела на него, ожидая от него соответствующие этим словам действия.

Петр Иванович растерялся. «Удручающие» настроения захватили его настолько, что он даже не знал, что сказать. Вдова немного подождала, затем вздохнула:

— Пойдемте, пока там не началось; мне надо поговорить с вами, — Дайте мне руку.

Петр Иванович подал руку, и они направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который печально подмигнул Петру Ивановичу: «Вот те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Нешто впятером, когда отделаетесь», — сказал его игривый взгляд, но Пётр Иванович смотрел себе под ноги и не заметил его.

Петр Иванович вздохнул, и Прасковья Федоровна благодарно пожала ему руку. Войдя в её обитую розовым кретоном гостиную с пасмурной лампой, они сели у стола: она на диван, а Петр Иванович на расстроившийся пружинами и неправильно подававшийся под его сиденьем низенький пуф. Прасковья Федоровна хотела предупредить его, чтобы он сел на другой стул, но нашла это предупреждение не соответствующим своему положению и раздумала. Садясь на этот пуф, Петр Иванович вспомнил, как Иван Ильич устраивал эту гостиную и советовался с ним об этом самом розовом с зелеными листьями кретоне. Садясь на диван и проходя мимо стола (вообще вся гостиная была полна вещиц и мебели), вдова зацепилась черным кружевом черной мантилий за резьбу стола. Петр Иванович приподнялся, чтобы отцепить, и освобожденный под ним пуф стал волноваться и подталкивать его. Вдова сама стала отцеплять свое кружево, и Петр Иванович опять сел, придавив бунтовавшийся под ним пуф. Но вдова не все отцепила, и Петр Иванович опять поднялся, и опять пуф забунтовал и даже щелкнул. Когда все это кончилось, она вынула чистый батистовый платок и стала плакать. Петр Иванович был раздосадован эпизодом с кружевом, борьбой с пуфом и своей неловкостью и сидел насупившись. Неловкое это положение перервал Соколов, буфетчик Ивана Ильича, с докладом о том, что место на кладбище то, которое назначила Прасковья Федоровна, будет стоить двести рублей. Она перестала плакать и, с видом жертвы взглянув на Петра Ивановича, сказала по-французски, что ей очень тяжело. Петр Иванович, всё ещё в раздумьях, достал ассигнации и, не отдавая себе отчета, протянул вдове.

— Курите, пожалуйста, — сказала она великодушным и вместе убитым голосом и занялась с Соколовым вопросом о цене места. Петр Иванович, закуривая, слышал, что она очень обстоятельно расспросила о разных ценах земли и определила ту, которую следует взять. Кроме того, окончив о месте, она распорядилась и о певчих. Соколов ушел.

— Я все сама делаю, — сказала она Петру Ивановичу, отодвигая к одной стороне альбомы, лежавшие на столе; и, заметив, что пепел угрожал столу, не мешкая подвинула Петру Ивановичу пепельницу и проговорила: — Я нахожу притворством уверять, что я не могу от горя заниматься практическими делами. Меня, напротив, если может что не утешить… а развлечь, то это — заботы о нем же. — Она опять достала платок, как бы собираясь плакать, и вдруг, как бы пересиливая себя, встряхнулась и стала говорить спокойно:

— Однако у меня дело есть к вам.

Петр Иванович поклонился, не давая расходиться пружинам пуфа, тотчас же зашевелившимся под ним.

— В последние дни он ужасно страдал.

— Очень страдал? — спросил Петр Иванович.

— Ах, ужасно! Последние не минуты, а часы он не переставая кричал. Трое суток сряду он, не переводя голосу, кричал. Это было невыносимо. Я не могу понять, как я вынесла это; за тремя дверьми слышно было. Ах! что я вынесла!

— И неужели он был в памяти? — спросил Петр Иванович.

— Да, — прошептала она, — до последней минуты. Он простился с нами за четверть часа до смерти и ещё просил увести Володю.

Мысль о страдании человека, которого он знал так близко, сначала веселым мальчиком, школьником, потом взрослым партнером, несмотря на неприятное сознание притворства своего и этой женщины, вдруг ужаснула Петра Ивановича. Он увидал опять этот восковой лоб, как бы почувствовал запах разлагающегося трупа, и ему стало страшно.

«Трое суток ужасных страданий и смерть. Ведь это сейчас, всякую минуту может наступить и для меня», — подумал он. Пётр Иванович не был верующим человеком, и эта мысль повергла его в ужас. Смерть была для него настолько необъяснимым и непознаваемым явлением, что даже сама жизнь, такая обыденная и до странности простая померкла перед нею.

Пока Пётр Иванович боролся со своими чувствами и, однако, все сильнее предавался мрачным настроениям, Прасковья Фёдоровна рассказывала о подробностях действительно ужасных физических страданий, перенесенных Иваном Ильичом (подробности эти узнавал Петр Иванович только по тому, как мучения Ивана Ильича действовали на нервы Прасковьи Федоровны). Не заметив особого участия собеседника, вдова, очевидно, нашла нужным перейти к делу.

— Ах, Петр Иванович, как тяжело, как ужасно тяжело, как ужасно тяжело, — и она опять заплакала.

Петр Иванович всё размышлял и размышлял…

Вдова, тем временем, разговорилась и высказала то, что было, очевидно, её главным делом к нему; дело это состояло в вопросах о том, как бы по случаю смерти мужа достать денег от казны. Она сделала вид, что спрашивает у Петра Ивановича совета о пенсионе: но он видел, что она уже знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: все то, что можно вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя ли как-нибудь вытянуть ещё побольше денег. Петр Иванович, постарался выдумать такое средство, но мысли об умершем не давали ему сосредоточиться, и он рассеянно сказал, что, кажется, больше нельзя. Тогда она вздохнула и, очевидно, стала придумывать средство избавиться от своего посетителя. Он понял это, затушил папироску, встал, пожал руку и пошел в переднюю.

В столовой с часами, которым Иван Ильич так рад был, что купил в брикабраке <на распродаже старинных вещей>, Петр Иванович встретил священника и ещё несколько знакомых, приехавших на панихиду, и увидал знакомую ему красивую барышню, дочь Ивана Ильича. Она была вся в черном. Талия её, очень тонкая, казалась ещё тоньше. Она имела мрачный, решительный, почти гневный вид. Она поклонилась Петру Ивановичу, как будто он был в чем-то виноват. За дочерью стоял с таким же обиженным видом знакомый Петру Ивановичу богатый молодой человек, судебный следователь, её жених, как он слышал. Он уныло поклонился им и хотел пройти в комнату мертвеца, когда из-под лестницы показалась фигурка гимназистика-сына, ужасно похожего на Ивана Ильича. Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были и заплаканные и такие, какие бывают у нечистых мальчиков в тринадцать-четырнадцать лет. Мальчик, увидав Петра Ивановича, стал сурово и стыдливо морщиться. Петр Иванович кивнул ему головой и вошел в комнату мертвеца. Началась панихида — свечи, стоны, ладан, слезы, всхлипыванья. Петр Иванович стоял как бы в забытьи, глядя перед собой. Он смотрел на Ивана Ильича и представлял его таким, каким он должен быть – со светлым лбом, сидящим в учреждении. Он всё вспоминал, как вдруг заметил, что панихида уже кончилась и все подходят к телу. Он тоже подошёл. Ещё раз посмотрел на восковой лоб, на нос, ещё раз почувствовал ужас незащищённости и усилием отогнал эти мысли; поцеловал покойника в лоб и отошёл. В передней еще никого не было. Герасим, буфетный мужик, выскочил из комнаты покойника, перешвырял своими сильными руками все шубы, чтобы найти шубу Петра Ивановича, и подал её.

— Что, брат Герасим? — сказал Петр Иванович, — Жалко?

— Божья воля. Все там же будем, — сказал Герасим, оскаливая свои белые, сплошные мужицкие зубы.

Пётр Иванович дождался, пока носильщики вынесут тело, и проследовал за похоронной процессией на кладбище. Он вторым после вдовы кинул комок земли, услышал, как тот глухо ударил в крышку гроба. После погребения Пётр Иванович направился к своей карете.

— Куда прикажете? — спросил кучер.

— Уже поздно. Домой! — И Петр Иванович поехал. Это решение показалось ему самым правильным. Приехав домой, Пётр Иванович лёг на диван и уже окончательно предался мучившим его размышлениям.

---

Хочу в Шлезвиг-Гольштейн! В Германию! Нет, всё, этим летом еду на родину предков!

@музыка: Тевтонская

@настроение: Пре-вос-ход-но-е!

---

Лекция №1. "Arbeit macht frei"

Работал я сегодня ночью, работал... Всё мифологию скандинавов писал. Недоработал. Но вышло вот что..:



Скандинавская космогония возводит начало мироздания к мировой бездне Гинунгагап, в которой скапливался иней от взаимодействия студёных брызг потока Хвергельмир (или Эливагар) и огненных искр, летевших из Муспелля – области вечного пламени. Чем больше искр попадало в Гинунгагап, тем быстрее таял иней, и в процессе таяния из него возникло первое живое существо – инеистый великан Имир.



В начале не было

(был только Имир)

Ни берега моря,

Ни волн студёных,

Ни тверди снизу,

Ни неба сверху,

Ни трав зелёных –

Только бездна зевала. ***(«Прорицание Вёльвы» Здесь и далее

в пер. В.Г.Тихомирова – прим. Ред.)



Вместе с Имиром из бездны Гинунгагап возникла космическая корова Аудумла. Она вскормила Имира своим молоком, а сама питалась тем, что лизала солёные камни, покрытые инеем. Впоследствии из этих камней «вылизался» предок богов великан Бури. Из подмышек Имира и от трения его ног родились и другие великаны. Потомки Бури, сыновья его сына Бора – Вили, Ве и Один -- убили Имира и расчленили его, чтобы создать мир.



Из мяса Имира

Сделаны земли,

Из косточек – горы,

Небо из черепа

Льдистого йотуна, ***(Йотуны – инеистые великаны – прим. Ред.)

Из крови – море. ***(«Речи Вафтруднира» – прим. Ред.)



Они создали Митгард (серединный мир, саму, так сказать, Землю) из ресниц Имира. В Скандинавской мифологии можно наблюдать две модели: горизонтальную и вертикальную. В горизонтальной, «плоской» модели Митгард расположен посередине, со своим центром Асгардом, с Юга светит солнце, а следовательно он является олицетворением всего светлого, на севере находится край тьмы и смертоносности, на востоке находится Утгард – край чуждого и непознанного, родина враждебных богам инеистых великанов-хримтурсов.

Митгард окружает мировой океан, в котором плавает Мировой Змей Йормунганд.

Вертикальная проекция представлена Мировым Древом – ясенем Иггдрасиль (иначе – Лерад), соединяющим девять миров. Сучья его поднимаются выше неба, а три корня поддерживают дерево.







Тремя корнями

Тот ясень-древо

На три страны пророс:

Хель – под первым,

Хримтрусам – второй,

Под третьим род человеков.



Белка по имени

Мысь Вострозубка

Снуёт по Иггдрасиль-древу,

Сверху она

Слово орла

Вниз тёмному Нидхеггу носит.



Две пары оленей

Вершину древа

Гложут, вытянув выи:

Туротрор, Умерший,

Мешкий и Чуткий.



И змей немало

Под Иггдрасиль-древом –

Больше, чем думают дурни иные:

Пустожил и Подземельник –

Волкодлачьи чада,

Тоже Серый и Скрытень,

Снотворец и Витень;

Мне же ведомо: ветви

Дерева им вечно грызть.



Иггдрасиль-ясень

Терпит страсти,

Коих не знают люди:

Олень объедает,

Ствол подгнивает,

Нидхегг терзает снизу. ***(«Речи Гримнира», -- прим. Ред.)



Девять миров, соединяемых Иггдрасилем – скорее всего метафора, поскольку в эддических текстах неоднократно говорится, что ясень стоит в Митгарде, крона его возносится к небу-Асгарду, а корни уходит в преисподнюю-Нифльхель, другие миры не упоминаются. Вероятно, названное количество миров (девять) связанно со священностью этого числа у скандинавов, как и у египтян. По видимому девять миров – своего рода «три-в-кубе», мифологическое умножение тройки как символа мироздания, подчёркивающее значимость каждой из трёх пространственных сфер.

«Младшая Эдда» упоминает три неба: одно – Асгард, а выше Андланг (Беспредельное) и Видблаин (Широкосинее).

На кроне Иггдрасиля восседает мудрый орёл – олицетворение власти, спутник солнечных богов, божеств неба и войны. Как у всех птиц он имеет связь с воздухом, но особо крепкую, он – владыка воздуха, олицетворение царственной, неприкосновенной власти, способен долетать до солнца. Между его глазами сидит ястреб Ведрфельнир – птица солнца, спутник солнечных богов, олицетворение знатности и аристократизма.

Крону Иггдрасиля объедают олень Эйктюрмир и коза Хейдрун, стоящие на крыше Вальхаллы. Молоко козы питает жителей Вальхаллы -- эйнхериев.

Корни ясеня обгладывает дракон (Wurm – нем. – прим. Ред.) Нидхегг, вместе с кишащими вокруг змеями. В конце времён, в финальной битве – Рагнарек – Нидхегг вырвется из преисподней.

Там же, у корней ясеня находится обитель трёх «сестёр судьбы» – трёх норн. Норны определяют судьбы людей, прядут нити судеб, или вырезают и мечут руны.



Первая Урд,

Верданди тоже

(резали жребья),

А третья – Скульд:

Судьбы судили,

Жизни рядили,

Всем, кто родится,

Удел нарекали… ***(«Прорицания Вёльвы» -- прим. Ред.)



Между Орлом и Драконом снуёт белка Рататоск («Острые зубы»), являющаяся, как бы посредником между «тёмным» и «светлым». На стволе, ближе к кроне пасутся четыре оленя. Их символика связанна с солнцем, луной, огнём и светом вообще.

Помимо Иггдрасиля землю и небо соединяет радужный мост Биврест, состоящий из трёх цветов. Один его конец достигает жилища бога Хеймдалля, охранника. Когда при кончине мира по мосту поедут злобные сыновья Муспелля – мост разрушится. Страж Хеймдалль является «светлейшим из Асов», охраняющим не только мост, но и Иггдрасиль-ясень. Его имя – Heim-dallr –толкуют как «Мировое Древо». Хеймдалля называют сыном девяти матерей.

Лучше всего в мифологии скандинавов описаны миры Асгард и Нифльхелль.

География Асгарда запутанна. Известно, что в него прорастает кроной Иггдрасиль, что поблизости от кроны находится поле Идавелль, где боги собираются на совет. С ветвей ясеня каплет влага, дающая начало многочисленным рекам, текущим через Митгард и ниспадающих в Хель.

Неподалёку от Иггдрасиля находится Вальгалла. Её легко узнать:



Кто к Одину отходит,

Оные хоромы

Тот сразу распознает:

Кров там – тарчи,

Копья – стропила,

На скамьи стланы кольчуги,



Кто к Одину отходит,

Оные хоромы

Тот сразу распознает:

Волк там подвешен

Над дверью закатной,

И тоже орёл там кружит.



В Вальхаллу попадают после смерти избранные Одином, отмеченные ратной доблестью люди – эйнхерии. Оные ещё при жизни пользуются покровительством Одина, а после смерти на поле боя их переносят в Вальхаллу валькирии – посланницы Одина.

Вальхаллу окружает полноводный поток Тунд, который эйнхериям не пересечь. Посреди поля стоят ворота Вальгринд – врата для мёртвых.

Эйнхерии питаются бесконечным молоком козы Хейдрун и неубывающим мясом вепря Сэхримнира.

Размеры Вальхаллы НЕ беспредельны, но вмещают изрядное количество воинов.

Помимо Вальхаллы Асгард содержит ещё несколько чертогов богов:

Трудхейм («Обитель силы»), или Бильскирнир («Неразрушимый»), -- чертог Тора.

Идалир – чертог Улля.

Валаскьяльв – чертог Одина с троном Хлидскьяльв («Сторожевая башня»): «когда восседает на нём Всеотец, виден ему оттуда весь мир».

Секквабек («Погружённая скамья») – чертог Одина и Саги.

Гладсхейм («Обитель радости») – чертог Одина, часть которого составляет Вальхалла.

Трюмхейм («Обитель шума») – чертог богини Скади.

Брейдаблик («Широкий блеск») – чертог Бальдра.

Химинбьерг («Небесная гора»), стоящий рядом с мостом Биврест – чертог Хеймдалля.

Фенсалир («Болотные палаты») – чертог Фригг.

Фолькванг («Поле боя») – чертог Фрейи, где находится вторая половина Вальхаллы.

Глитнир («Блестящий») – чертог Форсети.

Ноатун («Корабельный двор») – чертог Ньерда.

К этому списку «Младшая Эдда» добавляет святилище богинь Вингольв.

Кроме того на небе находится святилище светлых богов-ванов Ванахейм и обитель светлых альвов Альвхейм.

Нифлхель же помещается на севере в горизонтальной проекции и внизу в вертикальной.

Правит преисподней великанша Хель, по имени которой иногда называют и сам Нифльхель. О ней в «Младшей Эдде» говорится:

«А великаншу Хель Один низверг в Нифльхель и поставил её владеть девятью мирами, дабы она давала у себя приют всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней, или от старости. Там у неё большие селенья и на диво высоки её ограды и крепки решётки. Мокрая Морось зовутся её палаты, Голод – её блюдо, Истощение – её нож, Лежебока – слуга, Соня – служанка, Напасть – падающая на порог решётка, Одр Болезни – постель, Злая Кручина – полог её. Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и её легко признать по тому, что она сутулится и вид у неё свирепый.» Перед Нифльхель протекает река Гьелль, через которую переброшен мост, «выстланный светящимся золотом».

По видимому именно в преисподней находится обитель тёмных альвов, ил цвергов – карликов, боящихся солнца, потому как оно превращает их в камень.

Вне пространства, то есть вне двух проекций находятся две местности. Существовавших ещё до начала времён – огненный край Муспелль и ледяной край Нифльхейм с потоком Хвергельмир, или Эливагар. О Муспелле известно только то, что это край огня, расположенный где-то на юге; в этом краю обитает огненный великан Сурт, с которым в Рагнарек сразится бог Фрейр. Нифльхейм – край мрака, испарения ядовитых рек которого оседают инеем в мировой бездне Гинунгагап.

Вопрос: Как вам скандинавская мифология?

1. Очень прекрасно!		0	(0%)
2. Ё-п-р-с-т!		0	(0%)
3. Мнда... И тут грузят...		0	(0%)
4. Неплохо.		1	(50%)
5. Так себе...		0	(0%)
6. У других народов круче.		0	(0%)
7. Фу! Очень ужасно!		0	(0%)
8. Что?! Это ещё и читать?! Не-е-е!!!		0	(0%)
9. Хорошо.		1	(50%)
10. Плохо.		0	(0%)
Всего:		2

---

Хм-м-м...

Странное чувство... Осмысление... Свеча... Изменение... Догорит?.. Да... Нет... Влюблён... Во что?.. В Неизвестность... Я не буду тем священником... Она не улетит... На этот раз без аргументов... Он желал её тела... Тело... Вот причина... Первой мировой... Выход из сложившейся ситуации... Нашёл Рузвельт... Кормил бедняков... Они рыли... Подземный ход к морю... Моему морю... Проблем... Покончить с ним... С паном... Радикально... Я нашёл выход из ситуации... Я -- Радикал?.. Да... Нет... Он радикален... Мне не помешает... Помешает... Нет... Да... Она улетела... Не от меня... Я тоже улечу... Но... Меняю... Себя... На... Вот выход... Здесссь....... => [EXIT] ~ A+Aumlaut(W)+E+A(phis.)+M+L+W(Wetter)+Wirkungsgrad =>...***



P.S.: В принципе, это произошло гораздо раньше, примерно две недели назад, но сегодня я вспомнил, что у меня есть дневник... И что здесь даже можно что-то писать...

---

Die Erstemeldung

Einigkeit und Recht und Freiheit

Für das deutsche Vaterland!

Danach laßt uns alle streben

Brüderlich mit Herz und Hand!

Einigkeit und Recht und Freiheit

Sind des Glückes Unterpfand.

Blüh' im Glanze dieses Glückes,

Blühe, deutsches Vaterland.

Blüh' im Glanze dieses Gluckes,

Blühe, deutsches Vaterland.

С данной песней в душе я шёл на ОДИ, опаздывая на двадцать минут. И ничего, не опаздал.*



*по вопросам перевода и получения сведений про ОДИ обращаться на [email protected] -- прим. ред.

@музыка: Deutschlandlied

@настроение: Mittellaune